Дневник, 2005 год [январь-сентябрь] - Сергей Есин

За завтраком и во время прогулки хорошо говорили с Д.А. В его разговорах теперь много грусти и какой-то тоски по былому. Я совершенно внезапно для себя развернул целую картину угасания качества жизни писателя. Начался-то разговор с некоторого несогласия: Д.А. вспомнил вдруг, сколько, при существовавших в советское время тиражах, государство "должно" писателям. Я привел свой старый тезис о том, что эти тиражи отчасти были случайными: государственные, почти без стоимости, бумага и типографии, копеечное же распространение. Государство свои "недоплаты" компенсировало другим. А вот когда эта компенсационная функция перестала работать, тут-то… И я начал говорить о снижении уровня жизни писателя: мы перестали покупать книги, мы не выписываем толстых журналов — не читаем коллег и, значит, не в курсе сегодняшней литературы… "Для нас стал недоступен театр и кино", — добавляет Д.А. Дальше мы еще немножко перебираем то, чего все лишились…

А не написать ли мне другое эссе — о жизни писателя? Вот только закончу предыдущее, о воровстве.

На обратном пути из Оперы мы говорили о неповторимом и всегда живом Париже. Как замечательно в такой день (+18) идти, наслаждаясь солнцем и светом, по улицам, любоваться чугунными решетками на окнах, подъездами и дверями. Как всё же удается французам сохранять облик своего города? Париж — это Франция. И как же надо не любить Москву, чтобы так ее изуродовать во имя среднестатистической строительной мечты.

В 11.30 министр культуры Франции давал прием в честь русской делегации Салона и награждения своих и чужих орденами Франции. Перечисляю, чтобы покончить с темой, только своих: Ольга Седакова, Ирина Прохорова и Василий Аксенов стали кавалерами ордена искусств и литературы.

Любопытно, что г-ну Дюрану, писателю и издателю, орден Почетного легиона был вручен еще и за некоторое отношение к нашей стране. Вот как формулирует это г-н министр Рено Доннедье де Вабра: "Я хотел бы особо отметить ваше мужество и настойчивость, которые потребовались вам для публикации произведений самых известных советских писателей-диссидентов. Вы первым издали роман Солженицына "Август четырнадцатого", а затем и все три тома "Архипелага ГУЛАГ"". Приблизительно те же заслуги отмечает министр и в творчестве Ольги Седаковой. "В течение многих лет вы не могли официально публиковаться в России, но благодаря самиздату вам удалось обрести любящих читателей, собиравшихся в квартирах и мастерских друзей, чтобы услышать ваши стихи".

Сделав эти выписки из переводов речей г-на министра, я подумал о моем любимом Марселе Прусте. Ему бы при такой ситуации, если он, конечно, не читал свои рукописи в будуарах поблекших герцогинь, никакого ордена не получить…

Но это всё не главное. Конечно, я получил свой кайф от наблюдения за самой церемонией. Большой очень красивый зал с восемью или десятью окнами от потолка до пола; свет в окнах, горят три хрустальные люстры, роскошные шторы, терраса-балкон, куда выход прямо из зала. Пожилые дамы с зализанными от постоянного ухода, с истонченной кожей, лицами; наш Андрей Андреевич Вознесенский в первом ряду с растянутой, будто на ниточках, улыбкой, рядом с ним Зоя Богуславская, в которой словно горит непререкаемый дух Березовского, чуть за нею в толпе, светясь, как водолаз, крупными очками, писатель Витя Ерофеев — о писателях-телевизионщиках особая речь, — скромно потупившийся В.П.Аксенов, ожидающий своего ордена. Море голов и гениев, французские переводчики, издатели, соглядатаи, ходящий по кругу и наблюдающий за порядком С.А.Филатов (как мне кажется, один из главных распорядителей кредитов; сколько бы я дал, чтобы узнать всю механику современного финансирования подобных мероприятий, тем более что, по словам В.В.Путина, "деньги стыда не имеют"). С чего я, собственно, ко всему этому вяжусь, разве я сам хотел бы заниматься подобным? Здесь же, в разлете своей темной шевелюры, советник Сеславинского В.Григорьев. Вот Сеславинский уже свою речь отговорил, отвечая министру. Нина Сергеевна Литвинец, золотая душа, измучившаяся, примиряя всех, где-то у стенки рядом с зеркалом сидит на стульчике. Мои соотечественники Наташа Иванова, Людмила Улицкая, Асар Эппель, Сережа Тютюнник, с которым мы только что обменялись книгами, Светлана Алексиевич, уже четыре года живущая в Италии и Франции и, наверное, не из первых рук говорящая о режиме в Минске, толпятся на солнечной террасе, уже получившие награду Вас. Аксенов и Ольга Седакова принимают поздравления, — все это у меня мелькает перед глазами, я пытаюсь всё запомнить. Встретился взглядом с Богуславской, помахал ей рукой. Помню, что снял мораторий на упоминание о ней как об очень средней писательнице. Одновременно вспомнил, что Гранин восхищается мужеством Андрея Вознесенского, который старается держаться изо всех сил. Молодец, Андрей, держись. Но кажется ему плоховато. Ему принесли в передний ряд, где блестят фотокамеры, стул, он сел. А министр опять всё говорит, награждает, ему отвечают. Я стою рядом с Владимиром Зайцевым, директором национальной библиотеки, и так же, как и он, чувствую себя одиноким в этом зале. Красноречие это национальная добродетель, и если Германия — страна больших порций, то Франция — длинных, исчерпывающих речей. Когда министр закончил, было шампанское, чудные бутерброды, порезанная столбиком морковка, сельдерей и что-то похожее на брюкву, апельсиновый сок. Как раз за стойкой со съестным нашли общий язык с Димой Быковым.

Но пора объясниться по поводу главного. Мало ли я повидал приемов, и лучше и хуже, но никогда не видел министерство культуры в подобном здании. Париж, в принципе, небольшой город, мы ехали из гостиницы недолго, и только впереди зажелтел новодел Лувра, как мы остановились, вылезли из автобуса и по какой-то не очень широкой лестнице начали подниматься. Потом вошли в зал. С двух сторон зала два буфета наизготовку, ощущение праздника и надменности. Я огляделся, вышел через окно на террасу-балкон, и что-то меня здесь же ошарашило. Да это же Пале-Рояль, знаменитый дворец и дом кардиналов, огромный двор с перекинутой через него балюстрадой! И не совсем, так сказать, дворец, но чтоб и просто жить и радоваться. Комплекс зданий совета министров с личной квартирой кардинала-премьера, администрация президента. Сразу возникли аналогии. Вспомнил бывший кабинет С.А.Филатова с видом на звонницу Ивана Великого. Вспомнил также и грустно-современное, барочного типа, министерство нашей культуры в Китайском проезде.

В тот же день на Салоне встретился с Ирэной Сокологорской. До этого я разговаривал только с ее сыном Игорем. Ее положение и здоровье, а главное, здоровье Клода не так хороши, как бы всем хотелось. Жить у нее в доме я, конечно, могу, как в свое время жила Л.М., но Клод так плох, что она не может отлучиться из зимнего загородного дома, где они живут. Не очень ясно, и как можно проводить сейчас и здесь, в Париже, церемонию вручения ей грамоты почетного доктора и мантии. Если всё подытожить и принять во внимание, что моя сестра Татьяна приезжает на денек в субботу, то надо сделать всё, чтобы уехать в Москву со всеми. Иначе я в Париже останусь совсем один, и могу не справиться со своей расщепленной психикой.